Работа доступна на фикбуке.
| ВРЕМЯ ПЕРЕМЕН "Мы живем в эпоху перемен!" - сказал Марк. "Мы умираем в эту эпоху", - подумал его друг. Не каждому довелось увидеть конец. И уж точно не каждому суждено пережить начало. | Жанры: Джен, Ангст, Даркфик, POV, Songfic |
| Предупреждения: Смерть второстепенных персонажей | |
| Рейтинг: PG-13 | |
| Размер: Мини, 9 стр | |
| Сонгфик: А Perfect Circle - Imagine (cover на Beatles). |
- Макс, на речку сегодня?
Я поднял взгляд к небу и тут же прижмурился от ярких лучей полуденного солнца, бивших в глаза. Середина лета выдалась на удивление переменчивой, погода менялась чуть ли не на глазах – то жара, от которой все обливаются потом и высыпают даже на непредназначенные для отдыха пляжи, то вдруг набегают тучи, кутают черным покрывалом небо, проливаются теплым проливным дождем.- Макс, на речку сегодня?
Я поднял взгляд к небу и тут же прижмурился от ярких лучей полуденного солнца, бивших в глаза. Середина лета выдалась на удивление переменчивой, погода менялась чуть ли не на глазах – то жара, от которой все обливаются потом и высыпают даже на непредназначенные для отдыха пляжи, то вдруг набегают тучи, кутают черным покрывалом небо, проливаются теплым проливным дождем.
Дождь не пугает меня, как и сильная жара, хотя от нее порой и кружится голова, да и пить постоянно хочется.
Повернув голову, я посмотрел на забившегося под скамейку, поглубже в тень, Жука. Вот для кого сейчас настоящий Ад – черная густая шерсть, похожая на взбитую миксером вермишель, заставляла пинчера скулить от жары, а нам время от времени приходилось поливать его холодной водой. Да, ему купание в речке точно не повредит.
- Подержи Жука, сгоняю за матрасом, - я передал тонкий поводок приятелю и скрылся за дверью подъезда.
Вообще нашему псу поводок ни к чему, ему уже шесть лет, ведет себя идеально, всегда за нами ходит, да и не сбегал ни разу. А сейчас его придется тащить на руках, да еще и поить водой из бутылочки – до реки от моего дома минут пятнадцать, почти все время под прямыми солнечными лучами.
Вернувшись с пакетом, где был надувной матрас, насос для него и две бутылки воды, простой, из-под крана, я махнул рукой, давая понять, что можно выдвигаться. Первое время Жук бежал наравне с нами, а потом вывалил язык из пасти еще больше обычного и стал рваться к обочине, нюхая землю и привычно поскуливая. Пришлось сделать остановку и дать ему напиться – к счастью, собака уже умела пить прямо из бутылки, нужно было только контролировать напор.
Несмотря на то, что над проселочной грунтовой дорогой стояла настоящая пелена из поднявшейся пыли, речку мы заметили издалека – толпу собравшихся там людей вообще было тяжело не обнаружить. Мы с Марком переглянулись и синхронно отобразили улыбки друг друга: не впервой видеть эту картину, но мы-то знаем, что делать. Свернув с дороги пошли напрямую через луг, потом забрели в низкие заросли ежевики, узнать которую по пожухлым, рыжим от жары листочкам было попросту невозможно, а дальше вышли к «дикому» пляжу, привычному месту нашего обитания.
Жук, почуяв воду, стал рваться с поводка, Марк разомкнул карабин, отпуская пинчера на волю, и уже через пару секунд тот с брызгами плюхнулся в реку, испугав купающихся там девушек. Здесь людей было гораздо меньше, но и полоска пригодного для отдыха пляжа тоже слишком мала, пришлось устроиться с самого края, рядом с камышовыми зарослями.
- Я надую матрас, а ты вылови Жука, - попросил меня Марк, усаживаясь прямо на траву и начав копошиться в пакете. – Как бы он не заплыл куда.
Пинчер радостно вилял хвостом, взбивая воду в белую пену, и наслаждался вниманием девушек, бросавших ему небольшой резиновый мяч, к которому Жук подплывал, забавно перебирая лапами, но в пасть взять не мог, как ни пытался. Увидев, что с ним все в порядке, я стянул футболку, кинув ее рядом с чьими-то вещами на берегу, и с разбегу вбежал в воду, ныряя с головой. Под водой наткнулся на кого-то, оттолкнулся от него руками, проталкивая себя дальше, и вынырнул уже ближе к середине реки – не слишком-то она широкая, в общем-то.
Вода охлаждала, но не намного, солнце к середине дня успело подогреть и ее. Мне отчаянно захотелось в море, желательно, в Норвежское, чтобы попрохладнее и посвежее. Но поблизости никаких морей не наблюдалось, и приходится обходиться тем, что есть.
Прикинув, сколько Марку понадобится времени для матраса, я поплыл к противоположному берегу реки, где людей вообще почти не было. Пересек середину, отмеченную несильным течением, развернулся на спину и раскинул в стороны руки, закрыв глаза. Долго так лежать нельзя, если не хочешь обгореть, но расслабиться на несколько секунд я могу.
Мне как раз удалось представить себя лежащим посреди большого гостиничного номера, оснащенного мощным кондиционером, когда я вдруг ощутил смутный налет тревоги. Она холодком пробежалась по телу, заставив вздрогнуть и выровняться в воде, оглянуться по сторонам и непонимающе прикусить губу. Я не отличался хорошей интуицией, потому такие ощущения были в новинку, я сразу начал беспокоиться об оставшейся дома маме, о дедушке, наверняка сидящем возле соседнего подъезда, о Марке и даже о Жуке, с которым здесь мало что могло приключиться.
Развернувшись к берегу, я понял, что именно вызвало эту тревогу: тишина. Молчание, полное и оглушающее, казалось, даже река застыла, перестав издавать привычные всплески и шум.
Отдыхающие непонимающе смотрели друг на друга, крутили головами, некоторые начали выбираться из воды, и я, будто опомнившись, с усилием погреб к ним. Вод под руками словно ожила, я ее услышал и стало немного легче, но это не помогло избавиться от волнения, усиливавшегося с завидной скоростью.
Где-то заревел во все горло ребенок, люди спешно собирали вещи и чуть ли не бегом освобождали пляж, забывая одежду и покрывала, на которых сидели. Мои ноги наконец коснулись песка, я торопливо зашагал к берегу, вытащил из камышиных зарослей Жука и подошел с ним к Марку. Друг уже стоял на ногах:
- Ты понимаешь?
Я не понимал, потому отрицательно качнул головой. Вокруг все потемнело, наверное облако закрыло солнце, я спохватился, засунул ноги в резиновые шлепанцы, прижал собаку к себе покрепче и ответил:
- Ничего я не понимаю. Давай, идем отсюда, пока облако и не так жарко.
- Не так жарко?! – Марк смотрел на меня, как на идиота. – Какое облако, Макс! Посмотри на небо!
Вскинув голову я почувствовал, как ноги подкосились – не знаю, как вообще удалось не осесть на землю прямо там, где стоял. Облаков не было, ни одного на весь небосвод. А солнце больше не напоминало то светило, к которому я привык за двадцать пять лет своей жизни. Теперь оно походило на ржавую монету, на потемневший от грязи диск, на запорошенную пылью лампу в нашем подъезде.
Стало по-настоящему страшно.
Теперь-то я понимал. Знание будто появилось внутри меня само собой, и это пугало еще сильнее, даже руки, держащие пинчера, задрожали и едва не разжались.
- Мы живем в эпоху перемен, - шепотом провозгласил Марк, спешно сдувая матрас и одновременно запихивая насос в пакет.
- Брось это, - неживым голосом проговорил я, - возвращаемся домой.
Спорить он не стал, видимо, боялся точно так же, но старался не показывать этого. Мы оставили вещи и торопливо пошли к дороге – Марк, без умолку рассказывающий, как он этого не ожидал, и я, крепко сжимающий руками Жука, даже не просившего воды. Воду мы тоже бросили на пляже.
По дороге шли люди. Мокрые, после купания, полуодетые, кто-то тащил с собой вещи, за кем-то волочилось подхваченное с песка покрывало, многие говорили по телефону, но голосов было почти не слышно. Мы с Марком влились в общий поток, пошли быстрее, стараясь обгонять других – я стремился вперед, потому что хотел поскорее добраться домой, убедиться, что с мамой все в порядке, а он спешил по привычке, стараясь не отставать от меня.
Мир выглядел совсем по-другому, чем пятнадцать минут назад. Трава серая, люди потемневшие, небо, на которое я смотреть не слишком хотел, напоминало огромный каменный купол, грозящий вот-вот подломить опоры и упасть, подмяв под себя всё и всех.
Когда мы почти добрались до моего дома, стало еще темнее. Я взглянул на небо – солнца там почти не было видно, только едва-едва просматривалось очертание круга.
- Господи… - прошептал Марк, полусумасшедшими глазами посмотрев на меня. – Оно же сейчас…
И оно погасло.
Как будто в комнате выключили лампу. Мне показалось, что я ослеп, Марку тоже, потому что он вцепился в мою руку мертвой хваткой и молчал. Жук заскулил и вырвался, перехватить его я не успел.
Не передать, что творилось в мозгах. Наверное, точно так же люди чувствовали себя во время войны – неизвестность, в которой скрывается смерть. Твоя смерть, смерть твоих близких, разрушение и перемены, такие, которые сложно себе даже представить. О, как я испугался! Мне захотелось лечь на землю прямо здесь и умереть прямо сейчас, лишь бы не испытывать этого тянущего чувства, лишь бы не переживать то, что придется пережить.
Марк дернул меня за руку, привлекая внимание:
- В окнах свет горит.
С усилием повернув голову, я убедился, что он прав – многие окна нашего шестиэтажного дома действительно светились теплым искусственным светом. Уличные фонари тоже постепенно включались, но я не мог с уверенностью сказать – легче мне от этого или наоборот. Но стоять истуканом больше было нельзя. Мама дома, наверняка переживает. А еще надо найти деда…
- Пойду домой. Ты не видел Жука?
- Нет. А я пойду смотреть. Уверен, что-то будет на стадионе. Встретимся там?
- Ага… - отрешенно проговорил я, обшаривая взглядом видимые окрестности, выискивая под скамейками свою собаку. – Там встретимся.
Если бы я знал, что это последний раз, когда я вижу своего лучшего друга, я бы попрощался с ним иначе. Но моя голова была забита другим, не найдя Жука, я поплелся в подъезд, стал медленно подниматься на свой этаж, держась за перила. Очень страшно было приближаться к квартире, зная, что там уже может никого не быть.
Пинчер жался к двери, скреб ее когтями – наверняка он, вырвавшись из моих рук, сразу побежал сюда, ориентируясь по запаху. Я поднял его, подхватив под пузо, открыл замок и зашел внутрь.
- Мам?
Свет горел повсюду, включенный телевизор тихо бубнил новости, обозначенные «экстренным» значком внизу. Мама была здесь, собирала вещи в большую сумку.
- Сынок! – увидев меня, она бросила свое занятие, крепко обняла за плечи и сжала так, словно год не видела. Сердце изнутри кольнуло – боже, хоть бы она не плакала… - Давай, бери самое необходимое, вон твоя сумка, одевайся потеплее…
- Куда одеваться? – желание лечь на кровать и ждать стало почти нестерпимым, суматошные сборы мамы отдавали безумием.
- Потеплее нужно одеться.
- А где дедушка?
- На кухне он, я ему все собрала. Сидит, не хочет ничего делать.
Я его отлично понимал, но говорить об этом не стал. Пересиливая себя, запихнул в сумку упаковку собачьего корма, плеер, подсунутое мамой белье, зачем-то сунул томик Геймана, взялся за телефон и тут же замер. Надо написать им всем, пока не поздно. Страшно расставаться, а в том, что я увижу хоть кого-нибудь из приятелей, я уже очень сильно сомневался.
Сжав в руке телефон, я не слышно вышел на кухню. Здесь лампочка не горела, но свет фонарей тускло освещал обстановку. Дед сидел на стуле неподвижно, так что я даже не сразу заметил его.
- Дедуль, все будет в порядке, - я присел рядом на корточки, взял его морщинистые руки в свои. Одна ладонь, правая, была неестественно съеженной, полностью разогнуть ее дед не мог уже лет пять. Он старался держаться молодцом, но я видел, сколько боли в его взгляде, когда он смотрит на свои сморщенные пальцы, не способные удержать чашку дольше пары секунд.
- Ты боишься, Макс? – спросил он, поглаживая мои ладони своими, теплыми и такими родными, что у меня снова защемило в груди, а на глаза навернулись слезы, которые я с трудом сдержал.
- Нет, - соврал, потому что хотелось казаться сильным, хотелось вселить уверенность в дедушку, чтобы ему стало легче.
- Все боятся, - он покачал головой. – Ничего в этом нет зазорного.
Я прикусил губу, но ответить не успел – на кухне вспыхнул свет и зашла мама, одетая в брюки и синюю блузку, словно собиралась на работу.
- Папа, я приготовила тебе костюм, надевай скорее и пойдем.
- Я так пойду, - дед отпустил мои руки и поднялся, опираясь на спинку стула. Он был в домашних штанах, растянутых на коленях и оборванных возле щиколоток, футболка со стертым рисунком тоже не слишком свежая, он носил ее всю неделю, почти не снимая.
- Ты же замерзнешь, неизвестно, сколько нам ждать.
- Какая разница?..
Не выдержав, я вышел из кухни, переоделся в джинсы и рубашку, запихнул на всякий случай в сумку куртку. Хотя и понимал, что дед прав, и разницы никакой нет, привычка играла свою роль, и я собирал необходимые вещи так, будто мы собирались переезжать. Запихнул в карман сумки документы и все деньги, которые нашел, внутрь кинул лекарства, перекись и бинты.
«Нам все это не понадобится», - думал я, механически продолжая сборы.
Мама на кухне пыталась переубедить дедушку, Жук грыз резиновую кость, а я набирал сообщение друзьям. Печатал и стирал, понимая, что нет подходящих слов в это время, все, что бы я ни сказал, никогда не отразит того, что я ощущаю. Зажмурив глаза, отправил всем одну фразу – «Я вас всегда буду помнить». Этого «всегда» осталось слишком мало, чтобы не сдержать обещание.
Марку я собирался написать отдельно, но связь пропала почти сразу после первой рассылки. Перезагрузил телефон, вынул и вставил обратно карточку – ничего не помогало. Мне хотелось разрыдаться прямо там, в комнате, но я сдерживал себя изо всех сил: слезами горю не поможешь, а мама, услышав, расстроиться еще больше. Надо беречь ее нервы.
Вдохнув глубоко, я положил телефон в задний карман джинс, нащупав там что-то еще. Бумага. Вынул лист, раскрыл его, наткнулся на первую строку: «Я пока проживу…» - и положил обратно. Это четверостишие, так и не ставшее стихом, последнее время они вообще у меня плохо получались. Последний мой стих, покалеченный и, в общем-то, нерожденный.
- Всё, выходим, - мама появилась на пороге, взяла свою сумку, но я тут же ее перехватил.
- Я понесу.
Я спускался по лестнице первым, за мной шла мама, ведя Жука на поводке, последним был дед, у которого на одоление ступенек уходило больше времени, чем у нас. Мама беспокоилась, но ждала, а я, глядя в ее лицо, понимал – она просто чувствует, что надо делать. Такие, как она, как я – мы чувствовали. А дед, Марк и черт знает кто еще – они просто знали. И непонятно, кому легче.
Наверное, хорошо Жуку, хотя и он тоже тревожится, дергает поводок в разные стороны, не может стоять на месте.
Выйдя из подъезда, мы встретили других людей, тоже державших путь в направлении стадиона, я даже удивился, как они все похожи на нас: с вещами, в теплой одежде, старающиеся держаться вместе.
Внезапно нас ослепила резкая вспышка – молния расчертила небо на неравные части, сразу после нее грохотнул гром, но дождь так и не пролился. Мы пошли быстрее, мама намотала поводок на руку и поддерживала дедушку под локоть, потому что он то и дело порывался присесть на скамейку и остаться на улице.
А у меня уже такого желания не было. Все эти сборы, все люди, которые тоже шли, как-то вселяли надежду на то, что можно еще что-то предпринять, что власти были готовы к подобному и придумали какую-нибудь программу, по которой сейчас все действуют. Надежда вообще живучая сука, только и умеет, что выживать и резать на части сердце, доводя до изнеможения.
Мы подошли к стадиону минут через двадцать. Там уже собралась толпа народу, прожекторы светили во всю мощь, потому силуэты стоящих выглядели очень четко и резко. Где-то там должен быть Марк, но в таком столпотворении мне не найти его вовек, а телефон все еще не работал – я проверил специально.
- Садись, пап, - мама разложила складной стульчик и теперь за руку подводила к нему дедушку.
Сердце снова сжалось так, что захотелось выть. Родителей было жаль, я представлял, как сильно волнуется мама, каких трудов ей стоит сдерживаться и не выказывать паники, и мне хотелось обнять ее, укрыть от всего этого, хотелось, чтобы она побыла хоть немного счастливой и беззаботной. Но уже вряд ли.
Дед взял Жука на руки, гладил его скрюченной ладонью, успокаивающе что-то шептал. Кто-то рядом плакал, едва слышно, но оттого это звучало угнетающе. Люди все прибывали, говорили шепотом и казалось, будто я нахожусь среди поля, поросшего пшеницей, по которому ветер гоняет шуршащие волны.
Гром грохнул еще раз, потом дважды вспыхнула молния, прожекторы погасли, оставив нас в ослепляющей темноте. И тогда началось Пекло. Женский голос кричал и ругался, неподалеку плакали дети, громко лаяла чья-то собака, спущенная с поводка. Толпа ринулась вперед, я едва не свалился с ног, прижатый к чьей-то спине, успел только подумать про деда, сидящего на складном стульчике – наверняка, подняться на ноги он не успел.
Молния вспыхнула, в ее свете я попытался рассмотреть лица находящихся рядом, но не узнал никого.
- Мама! – позвал изо всех сил, но мой голос утонул, растворился в сотнях других зовущих и кричащих голосов.
- Мама!
Я представил, как она зовет меня, растерянная и одинокая, сжатая со всех сторон такими же растерянными и одинокими людьми. Подумал, что надо отсюда выбираться, но позади столпилось такое количество народу, что вряд ли это получится.
Гром раздавался почти непрестанно, я где-то потерял сумку, тяжести телефона в кармане тоже больше не ощущалось. Молния рассекала небо, но я уже не пытался что-нибудь рассмотреть, старясь только двигаться вместе с толпой. Лишь бы не оступиться и не упасть – тогда точно конец.
Начался дождь, потом ливень. Толпа куда-то исчезла, а я выдохся так, что уже даже думать не мог. Обессилено сел на землю, на ощупь почувствовал рядом еще кого-то, но не понять, живого или мертвого. Какие-то предметы на земле, одежда, в которой путались пальцы, и постоянный грохот, вой ветра, шум дождя и, кажется, града.
Я лег, сжался в комок, закрыв руками лицо и голову, и попытался думать. Признал, что скоро умру. Признал, что дедушки и мамы, наверное, в живых уже нет. Даже чуть улыбнулся – если так, они не мучаются, не боятся, не переживают больше. Жук, наверное, тоже мертв, раздавлен толпой, слишком он маленькая собака, чтобы не пострадать.
Каково это – смерть? Я и раньше задумывался над этим, но так ни к чему и не пришел. То ли вечная пустота, то ли перерождение, то ли преисподняя, которая виделась мне длинной очередью к запертым дверям. Всегда предполагал, что умру в старости, я ведь не пил особо и не курил, опасными видами спорта не занимался, с бандитами не общался никогда, почти не болел.
Какой абсурд.
Грохот только усиливался, как и постоянные белые вспышки, пробивавшиеся даже под смеженные веки. Стало холодно от дождя и ветра, но я не двигался. По ощущениям, я остался совершенно один, но мне было все равно. Градины больно били по телу, кутали морозом, а я мечтал заснуть и больше никогда не просыпаться.
Но проснулся, неизвестно чем разбуженный. Не открывая глаз подумал, как бы было здорово, если бы весь этот Ад мне просто приснился в кошмаре. Вот сейчас открою глаза в своей постели, солнце будет бить лучами в шторы, Жук станет молотить хвостом по кровати, его ведь надо вывести гулять.
Я содрогнулся от холода, мирная картина, которую я себе представил, тут же распалась пылью. С усилием открыл глаза, приподнялся, заставляя одеревеневшие мышцы работать хоть немного. Тело ломило от боли, но я все же встал – сначала на колени, опираясь руками о землю, потом и во весь рост. Я чувствовал себя кем-то другим, человеком, которым я никогда до этого не был.
Вокруг была настоящая равнина. Стадионные опоры и прожекторы сломаны, деревья будто снесло ураганом, дома торчали из земли разрушенными обрубками. Поняв, что я вижу, я поднял голову к небу – солнца не видать, но ярко-ярко светят звезды, будто приблизившиеся к планете в несколько раз.
Смотреть вниз оказалось тяжелее всего. Там была земля, там было разрушение и мертвые люди. Не слишком много – наверное, успели разбежаться, но я почему-то твердо знал, они не выжили. Никто не выжил, наверное.
Прямо под ногами, втоптанный в землю, лежал труп мужчины. Я перешагнул через него, пошел туда, где мы с мамой и дедушкой остановились, но ничего знакомого не увидел – ни их одежды, ни вещей, ни Жука. Все было абсолютно незнакомым. Я шастал по этому кладбищу добрых полчаса, пока не нашел темно-синий в желтую крапинку поводок.
Руки дрожали, когда я втаскивал его из-под чьих-то вещей, но я упрямо тянул, обливаясь слезами и вдыхая морозный, пропахший кровью воздух.
Жук был мертв, окоченевшее тельце, покрытое слипшейся от крови и грязи шерстью, было похожим на уродливое чучело, увидев которое я понял, что искать маму и деда уже не буду. Лучше бы вообще лечь и помереть тут, раз судьба не соизволила убить меня вместе со всеми.
- Эй!
Я напрягся, не понимая, действительно слышу голос, или это начались галлюцинации.
- Ты там что, живой?!
Поднявшись, я увидел вдалеке женский силуэт, торопливо приближающийся ко мне. Это выглядело так странно и дико, что в какой-то момент захотелось убежать, но я этого не сделал, прикипев взглядом к незнакомке.
- Язык проглотил? – ее голос звучал испуганно, но обрадовано, и я представил, каково ей видеть меня, такого же живого, как она сама. Непонятно только, почему этой радости не испытываю я сам. – Как тебя зовут?
- Жук, - ответил я первое, что пришло в голову, и тут же понял, что сделал правильно. Я не тот, кем я был, и если я вообще существую, то совсем не так, как раньше.
Девушка подошла вплотную, упала на колени у моих ног и разрыдалась, заслонив лицо руками.
«Нервы сдали», - подумал я, невесело усмехнувшись.
Механически запихнул руку в карман джинс, где обычно лежал телефон, но нащупал там только бумажку, о которой я вообще ничего вспомнить не мог. Достал, и только тогда догадался, что этот тот самый огрызок стиха – его наличие здесь казалось чем-то забавным, неправильным.
Я пока проживу на книгах,
На горячем бразильском кофе,
Это, видишь ли, мой профиль –
Выживать, когда все паршиво.
На горячем бразильском кофе,
Это, видишь ли, мой профиль –
Выживать, когда все паршиво.
- Эй, успокойся, - я присел рядом с девушкой, погладил по волосам, от чего она дернулась и разревелась еще сильнее. – Хочешь, я тебе стихи почитаю?
Она не хотела, а может и хотела, но не могла сказать. Я отлично понимал ее.
Не каждому довелось увидеть конец. И не каждому суждено пережить начало.